От первого лица

 

(с) Авторская графика Ирины Диденко "Безумный день"

30.
Я отбуду свой десяток лет без амбиций и эмоций жухлых...
Ну, не дали мне велосипед – я от слёз при этом не опухну!
Пусть порой уходят за порог те, в кругу которых жил и верил...
Я отныне впрямь не одинок, так как в человечество поверил!
Я отныне – гуру и пиит, проходимец, плут и Вечный жид!

31.
Потею в розовом экстазе и низвергаю либидо...
Макушка лета в метастазе и пройден путь мой ОТ и ДО.
Меня не судят как поэта, меня не вытрясет молва.
Я сам в себе ищу ответа на опоздавшие слова.

Я – ортодокс своих ошибок. Я – рифмоплёт и изувер,
в себе не знающий подпиток на сопределе ложных схем
того, что выбралось и движет судьбой, наитием, мечтой...
Меня телок невинный лижет – ребёнок, девочка, изгой...

Сжигаю в розовом экстазе я юной блудницы лобок,
и тот, в пунцовой метафазе, взрывает айсберг между ног!
Какая чушь – на кромке лета собачить глупые стихи!
Устал я, братцы, быть поэтом под кровом разовой молвы.

Я скрыт от Прошлого – забралом, я срыт от Будущего – сном:
его легчайшим покрывалом – туманной проседи жнивьём.

32.
Поэт, накорми холодильник, пока еще теплится жизнь…

33.
Три братца-полуночника зашли на чебуреки,
а жены их на кухоньке подались в хлебопеки.
Но мне жена оладушек на кухне не спекла,
и ем я привокзальные облатки из фуфла.

А братцы чебуреками закусывают сочно,
послать бы их по матушке – ведь время внеурочно.
Послать бы их по батюшке, но я не логопед,
а вдруг поймут неправильно и вышвырнут в кювет!

А продавец горчичников и липового чая
польет меня из чайника во имя урожая.
И возрасту я колосом, и рассмотрюсь окрест,
и возведу из глупостей житейских Эверест!

34.
Обилие миров в одной посудной лавке,
в одной большой сжимающей удавке...

35.
Эта посуда, и эти тарелки – этот сервиз в ярких звёздах – подделка!
Эта страна – вечный горя каприз – дедушка Хо’ бороденкой обвис.
Дедушка Хо’ носит блюд перемены: «Грабьте страну веселей, джентльмены!»
Соусов тьма, а под ними невроз – видно страна перегрелась всерьез.

Дедушка Хо’ наливает заначку в рюмки щерблённые нищим на сдачку,
А маргинальному миру страны горечь прошедшей народной войны….
Пал ущербленный народ на колени, вышло бл@дво порезвится на сцене –
Грабить, лихачить, давить души в кровь, зреет подполье: «Гоните Любовь!»

Вызреют снова в стране баклажаны, на уши – репа, на сердце – бурьяны,
Турманы вырвутся в вольный полет, выхаркнут с болью судьбы приворот…
Славьте страну отупелых болванов рыцарством жадно набивших карманы!
Славься народ прихлебаемых слуг, – вас изничтожит не маленький Мук…

Скорбный и смрадный быт с уличной пылью вскоре присыплет вас черною былью:
Срамные губы облыжет асфальт и задохнется в проклятиях альт…
Дедушка Хо’ ублажает народ чёрными струнами проклятых нот…

36.
Дедушка Оз не волшебник уже – выжат в до слёз промокаемый мир.
Прежде чудил он во всю в кураже – нынче же лижет беззубо пломбир.
Всякое снится теперь старику – Эля с Тотошкой, их мир-домосед,
а дровосек на заправке в дугу пашет, свернувшись от древности лет.

Лев-серцеед наплодил зоопарк, а дуболомы в ливреях милы:
кто охраняет из них автопарк, кто – продувные, чужие миры.
Только вот сказка – она без конца: Эля смывает полуденный грим
детские две половинки лица лихо скрывают старушечий клир.

Лает Тотошка, чтоб буря пришла и разогнала обыденность прочь,
чтобы Бастинда по миру прошла, в сказку вливая оскомины желчь.
Желчь мрачной ведьмы в всегдашней цене приворожит и клопа на стене,
шустро растопит дорожный асфальт и заискрятся жемчужины смальт!

По изумрудной тропинке мечты дедушка Оз перебросит мосты
в новую, добрую, светлую грусть – сказки не старятся! Мы?!.. Хм... Ну и пусть!

37.
Возымеет должное не злато, — укротит иллюзии не ложь.
И душа воздаст судьбе крылато, и судьба уймёт былую дрожь.
Всё, что было прежде одиозно, односложно выкажет себя:
в мир войдёт шлепком неосторожно, лужицу под небом возлюбя.

Всё пройдёт... Пойдёт от изначала утренняя сказка моросить.
К каждому дворовому причалу дворники протянут счастья нить.
Каждая где лужица, где клякса утренней неспетости земной
обретёт себя, уже не вакса, а весенний дождик проливной.

38.
Вчера ещё рыхлые краски. Сегодня – взорвался асфальт.
Поднялись анютины глазки. Пред каждой – цветочная гладь.
Над каждой – цветочное утро, где в радуге – золота плес,
как в позах любви – Кама Сутра над выцветшей прядью волос…

39.
На первом плане — компоновка. Уж если только бы писать...
А так, извечна лет уловка, — над экстрадицией порхать...

Над депортацией из лужи. Над департаментом добра,
над экстремальным злом к тому же, витают нити серебра...

Витают адские пружины под корень выбритых волос.
Стареют сильные мужчины, седеют мудрые – без слёз.
Над девальвацией любви витают ангелы в крови.

40.
Покойника держи в ногах, а жизнь хватай за холку,
и вырывай из сердца страх, как злобную иголку!