Сезонная печаль, как трафик аль Каиды

(с) Авторская графика Ирины Диденко

11.
Случаются волшебные места на поле брани ржавой нержавейкой,
две пуговки как в омут да с моста вдруг требуют у памяти – налей-ка…
Не отржавели в кровушке земли, не отцвели своё на жуткой длани,
а словно бы остались на войне в распаренной кровавой страшной бане.
Амвон сторицей, рябь седых икон – источник время с проседью знамённой,
в нём матрицы поверженных колонн, чьи судьбы и черствы и забубенны.

12.
Сезонная печаль, как трафик аль Каиды –
посланник моджахед чеканит пектораль.
По ней бредут барханами Магриба
Сахарные пески средь финиковых пальм.

Не чалятся здесь корабли из порталов –
очень странен реально в песках Зурбаган.
Здесь сегодня доподле – ни Рая, ни Ада,
а обычный запертый в эпохах сераль…

У гаремной черты то ли евнухи в платьях,
То ли сватья с далекой нездешней звезды,
в полосатых халатов ободранном шматье,
перешедшие прежде иные миры...

13.
Черты лица устанут и уснут, и женщины с закрытыми глазами
опять в судьбу вчерашнюю войдут, и станут управлять сегодня нами…

Бандан на крыше. Крышу рвет. Под крышей – бред несовпадений,
но удивляется народ и преисполнен страстных мнений.

И пересортица глубин ее земного интеллекта
взрывает штамм, в котором мир – ее души пустая рента…

14.
Разбив голову о серпантин, вгрызаемся в век ХХI-й,
Катона младшего позабыв, не вспоров себе животы.
Киев нынче не Рим — не напрягаем нервы:
Мы давно перешли блеф-сакральность мечты.
Вгрызаемся в век ХXI-й, Врыхляемся в век ХХI-й,
Врываемся в век ХХI-й... Кто как... Прохиндеи и стервы...

Нам Римских хроник не читать, выкладывая на стол
кишек бугристую печать годков на новых сто...
Мы исповедуем весну. Нас лечат свиристели...
Под пенье этих птиц во сне – мы верим — кто во что...
Лежим в постельном уголке, икая понемножку, —
кто в доску сыт, кто в доску пьян, кто, вызвав неотложку...

15.
Ночные трубы рвали звёзды — гремел межзвёздный барабан.
Вминали люди лет борозды в сплошных безвучий океан...
Голубых кровей в стране хватает, не хватает тихих сизарей.
Души в небо чьи-то отлетают — не ищи в них сизых голубей.

Когда корсары звёздных трасс умчаться вновь в рассветы,
в которых не отыщут нас — воскреснут снов сюжеты:
застоявшийся октябрь в январе, застоявшийся октябрь в декабре...
Открывается ключами января перекличка всего прошлого в себе.

Молекулы снов растормошенной ночью под утро связались в волшебную нить.
И каждый, кто жил на земле бестолочью, сумел безобразно легко воспарить...
Три поющих звёзды из созвездия Девы совместились в мечты и умчались в полёт!
Старых песен вошли в нас с тобою напевы и сожгли наши души без слов и без нот.

16.
Осторожно всем с терцией орденопросной, жалкой трудягой и бабой несносной,
горькой сквалыгой, отпетой до нет, ей-то: что орден, что ордена нет…
Ей наплевать на забавы кретинов: орденский зуд перезревшей путиной
давит на почки, ширяет мозги… Ба-бу бы!.. Орден бы!!. Сдохнуть с тоски…
В кавалергарде державы тряпичной орден – управа на тех, кто безличный…
Сонм негодяев при множестве блях – шут или плут, а одно, – в орденах!
Крестики, нолики, бляшечки, ромбы… Тромбы державы, где жители – зомби.

17.
Декамероновские краски затопчут в лужах воробьи,
и, прибодрясь от этой встряски, осоловеют от любви.
И оробеют крысоловы не крыс ловить, а серых птах,
поскольку вымрут птицеловы на синусоидных пирах…

И оголтелые от счастья соитий птичьих и щедрот,
они потребуют участья и всяк судьбу свою найдет…
Средь серых птах и обратиться в парящих по небу пичуг.
Кто в них прольется, тот продлиться и средь птенцов воспрянет вдруг,

и закричит по-человечьи: – Не надо небо отнимать
у всех щебечущих наречий… Доколе птиц нам донимать!
Доколе жить нам под некроном, под покрывалом суеты,
и быть пичужным камертоном в земном безветрии судьбы.

18.
Гриф – секретно, в сердце – боль, кругосветна, – как пароль,
круговертна, – как печаль, повсеместна, – как эмаль:
прикипела, приросла, притерпелась, умерла.
Кусают ангелы за грудь — не продышать, не продохнуть...

В спазмах височных затянут весь день – ночь беспробудна, врачи в кулуарах,
снова не спиться средь певчих аллей – кошки кошлатят пространство ситары.
Город расползся, распался на торс улиц, бульваров, проходов, проездов –
в каждом судеб невеликая горсть: малых, неброских, зловонных подъездов.
В каждом подъезде свой ужас и стрём, – мир наш, в котором так сиро живём.

Чем больше проживает человек, тем больше он – изделие от века,
тем больше он – душевная калека, тем больше он – река без берегов.

19.
Есть такие красивые женщины, есть такие счастливые дни!..
Что мне, Господи, зов деревенщины – я ведь сам из деревни Любви!
Дивертисмент, игра наитий, и мир пружинит от соитий,
и размягчает ласки ночь... В них полночь вспениться не прочь!
В миру низложенных богов мы букв больших не ставили,
но даже в те года Любовь жила по вечным правилам.

Влюблённость – первым делом от простуды. Куда микстурам, Господи прости!
Ценней чем зелья ведьмы Регентруды – влюблённости ажурные мосты.
Во рваном рубище Любви тревожат нас ночные сны.
В них – святость Храма на крови, в них – зов проведанной Весны.

Музыку грядущих вёсен: то мажор, а то минор
обещает миру осень – грустных сказок дирижер.
Лунный свет разлился в мире, мысли в полночь воспарили,
в поднебесный сжались ком и сорвали сто замков.
Берегиня, Род, рожденье, судеб россыпи в рассвет,
чресел женских размягченье, крик младенца – жизни свет.